"Белые ночи", Н.Г. Щербакова

ДЕВИЧЬИ ГРЕЗЫ БЕЛОЙ НОЧЬЮ

На масленицу в Нижнетагильском Молодежном театре на Вагонке сыграли премьеру «Белых ночей» Ф. М. Достоевского. Спектакль создавался творческой компанией молодых художников из Санкт-Петербурга, Нижнего Тагила и Екатеринбурга. Авторам: инсценировщику Ольге Морозовой (мастерская Н. С. Скороход, СПбГАТИ), режиссеру Анфисе Ивановой (выпускнице мастерской А. А. Праудина, СПбГАТИ), художнику Юлии Климовских и балетмейстеру Виктории Бабайловой (НТГСА) на четверых не наберется веку. Их главный козырь – молодость, за которой и свежесть восприятия искусства, и азарт личностных амбиций. Сентиментальная повесть Достоевского оказалась идеальным материалом для поколенческого высказывания. Но не ждите от спектакля слезливых сантиментов. «Девчачий» взгляд нового века ироничен и аналитически строг.

На скупо оформленной сцене Молодежки петербургская повесть кружит витиеватым пунктиром. Зелеными потеками по мокрой штукатурке набухает низкое чухонское небо. Силуэты «спящих громад» Исакия, Петропавловки и разводных мостов (!) темнеют сквозь молочный туман супера, за которым в теневом театре фланирует столичная публика. Уличные вывески путают топографию современного Питера с привычными маршрутами Достоевского: от Сенной, где испокон веку толчется человеческое торжище, до парадного Невского, с остановкой на Канале Грибоедова (так!) 104, у дома старухи-процентщицы. Коловращение мостов, фонарных столбов, парковых скамей и обшарпанных парадных отменяет линейное течение времени и конкретику места. «Все смешалось ночью белой…» Сон и явь, завтра и вчера, люди и призраки, фантазия и реальность.

Сквозь игру фантомов проступает петербургская вакханалия «Невского проспекта», «Поэмы без героя» и «Балаганчика». Карнавал, разыгрываемый толпой теней, сродни игре в зомби: так и тянет намалевать Белой ночи (артистка Екатерина Чачина) черные подглазины утопленницы, пришпандорить щуплому подростку гоголевский нос, выпустить ряженым ангелом мальчонку-газетчика. Нацепить на вальяжного господина шутовской шапокляк – не то цилиндр, не то помятую трубу от печки-буржуйки – и, назвав его, ничтоже сумняшеся, "Петербургом" (артист Дмитрий Пермяков), заставить дирижировать сонмом призраков (студенты факультета сценических искусств НТГСА). Спрятать лица под белыми масками лепных украшений, навьючить шеи мешочников, согнуть в три погибели и вертануть хороводом вокруг фантазера Мечтателя, привыкшего разговаривать с домами, но бегущего от людей. Подсовывая Мечтателю чахоточную Белую ночь, Петербург всячески отвлекает его от назойливого плача незнакомой девушки. Но Мечтатель упрямо идет навстречу судьбе.

Театральное решение спектакля режиссер Анфиса Иванова сочиняет – в духе школы – парадоксально и провокационно. Безусловно, она способна внятно пересказать сюжет повести в игровой форме, щедро раскрашенной пышной и тревожной – очень петербургской – театральной музыкой, чье происхождение (увы!) скромно замалчивается в программке. Спятивший миманс, населяющий фантазию героя, не только преобразует пространство и время, но и отыгрывает фабульные повороты, помогая зрителю разобраться в хитросплетениях игры. Грезы лирического героя, рассказы о прошлом и события в реальном времени режиссер соединяет, дублируя вербальные сцены пантомимой; комментируя отыгрышами вездесущих статистов, запуская систему двойников и сталкивая в прямом общении персонажей из не смыкающихся миров. Здесь кстати приходится театральная тематика повести.

Забавно наблюдать, как, затесавшись в повествование девушки, Мечтатель оказывается в доме ее подслеповатой Бабушки (з. а. РФ Лариса Чехута), где узнает вместе со зрителем (на двадцатой минуте спектакля), что его незнакомку зовут Настенькой. Выслушав немудреную историю и, в довершении, приревновав к Жильцу, похожему на брутального арлекина (артист Иван Шилко), Мечтатель пришпиливает подол ее платья к своему жилету. Желая поприветствовать гостя реверансом, девица падает и смешно ползает на четвереньках. Чувство вины за ее конфуз окончательно привязывает Мечтателя к Настеньке.

Иногда игровая стихия выхлестывает за рамки сюжета, как высунутый язык на классическом портрете. Впрочем, заявленный жанр – «спектакль-праздник с щемящей нотой» – выдерживает любые ернические эскапады, вроде пурпурно-ходульного бурлеска, в который превращает рассказ Настеньки про «Севильского цирюльника» уязвленная тревогой фантазия Мечтателя. Театральные гримасы снимает самоирония автора: устав махать шталмейстерским жезлом, запыхавшийся Петербург стягивает орущую оперную маску и роняет будничным голосом: «Не люблю я оперу!».

Трудности начинаются, когда предыстория завершена и сюжет выходит на кульминационную фазу, в то время как арсенал режиссерских приемов исчерпан. На сцене в тишине остаются двое – Мечтатель и Настенька. Здесь повисает главный вопрос, озадачивший команду постановщиков: что такое любовь?

Юный Мечтатель (артист Александр Казьмин) таращит из-под дыбом стоящей шевелюры глаза полубезумного гения. В течение всего спектакля артист не сходит с площадки. Нервическая природа, правильная литературная речь и положительное обаяние органично сливаются в его исполнении, соединяя в герое болезненный страх, юмор и чистую лирику. В яркой гротескной форме А. Казьмин способен непрерывно вести сквозное действие роли и заражать искренностью потаенной внутренней жизни. В ответ на отчаянную истерику покинутой женихом Настеньки Мечтатель вдруг просто, без аффектации говорит о своей любви. Режиссер как будто не совсем полагается на возможности артиста, или ищет разнообразия в мизансцене: разворачивает его лицом в кулису, уводя от прямого общения с партнершей и зрительным залом.

Настенька (артистка Ксения Шумакова) легконогая угловатая девочка-травести убедительна в характере закомплексованного ребенка. Среди фантомов Мечтателя она – единственная – кажется до поры до времени живой. Взрывной темперамент Настеньки, ее глубокое детское горе, досада и решимость передаются однообразно, резкими истерическими переходами от смеха к рыданиям. Душевная боль от мук оскорбленной гордости сильнее того, что Настенька считает любовью. Безусловным остается одно: героиня Ксении Шумаковой очень добра и обыкновенна.

Словно замерзнув после резкого выздоровления, Мечтатель судорожно сворачивается клубочком на скамье, положив голову на колени Настеньки. Она механически гладит его по волосам и говорит об их будущем счастье. Возникает зыбкая идиллия испуганных, лгущих одиночеств. Соревнование истерических мечтаний обрывает внезапное появление Жильца-арлекина. Вырвалась! Коломбина-Настенька оставляет зыбкий мир Мечтателя.

Сцену заливает холодный свет прозекторской. Петербург Мечтателя разрушен, нет больше «города пышного, города бедного». Сон кончился, Мечтатель очнулся, разбуженный окликом колченогой Матрены (артистка Елена Мещангина). Словно и не было бреда Белой ночи, дурмана любовной лихорадки.

Прощальное письмо Настеньки читают на два голоса умиротворенный Мечтатель и ряженый карикатурным ангелом ехидный Петербург, издевающийся над ее мелодраматическими причитаниями.

Но Мир Мечтателя гармоничен, он укоренен в преображенном страдании. Живая Настенька растворилась среди фантомов воображения и осталась в его душе. Из покинутого пьеро герой превратился в художника, которому ничто не мешает найти себя в творчестве и на карте великого города.

У молодых авторов сложился спектакль о Петербурге, как воплощении творческого мифа. Во всяком случае, ностальгическая нота звучит отчетливее прочих. Убедившись, что метафорический метод освоения литературного текста, отважно примененный постановщиками, усвоен премьерной публикой, будем надеяться на долгую жизнь спектакля.

15.03.2013г.

Наталия Щербакова