"Это всё она", А.В. Кокин
Мать и сын не находят общего языка, видимо, уже давно. Разобщение достигает критического уровня почти ненависти после смерти отца, к которому оба апеллируют в любой ситуации: что бы тот сказал, как бы поступил. Но не помогает: сын демонстративно не замечает мать и обзывает ее последними словами в монологах, адресованных непонятно кому (то ли «городу и миру», то ли интернет-френду), мать, наталкиваясь на полный игнор,постоянно срывается на крик, и отводит душу в прямых обращениях к залу (правда, разрушая тем самым самим же театром заданную систему, замкнутую на саму себя).
Отчаявшись восстановить контакт и подозревая сына в нетрадиционной ориентации, ввиду отсутствия у того подруги,мать регистрируется «В контакте», и под ником Тоффи «стучится» на страницу к сыну, фигурирующему в сетях, как «Таурский Ворон» (привет Эдгару По и сыну легендарного Брюса Ли, Брэндону, погибшему на съемках фильма «Ворон»). Для маскировки мать использует фотографию симпатичной юной готки, соответствующуюнарочито мрачному контенту странички сына, и вступает с ним в романтическую переписку.Поначалу она лишь желает развеять гендерные подозрения, но постепенно увлекается самой возможностью диалога – пусть и через придуманных персонажей.Сын, к слову, тоже сочиняетсебе выдуманнуюбиографиюиличность.
Примечателен выбор актеров на роли «аватарок» - мы ведь не только те, кем нас видят окружающие, но и те, кем мы хотим казаться.Как нельзя лучше подходят для идеальных фантомов выбранные актеры: лирическая героиня Татьяна Ишматова, не растерявшая подростковой непосредственности, и сумрачный романтический красавец Артём Герц, являющие собой полные противоположности реальным хозяевам.Сами хозяева находятся в сложных отношениях не только друг с другом, но и со своими «двойниками»: подсказывают реплики, часто недоумевают, как реагировать; уходя в оффлайн, ставят аватарки «на паузу» (в угол). Однако уже не могут без них, доверяя им самые сокровенные желания и мечты.
В оффлайне мать играет опытная Татьяна Петракова, убедительная в роли потерянной, но еще молодой и красивой женщины, а сына – воспитанник студии при театре пятнадцатилетний Иван Серёдкин, ровесник своего героя, уверенно и достоверно ведущий свою роль безо всяких скидок на возраст и отсутствие «взрослого» сценического опыта – совершенно равноправный участник актерского ансамбля.
Но в оффлайневсе намного хуже: сын случайно находит фаллоимитаторв спальне матери и окончательно ожесточается.Дает матери понять, что он в курсе. Мать звереет и буквально бьет его. При этом виртуальный «подростковый» роман продолжается и доходит до взаимных признаний, виртуальных поцелуев и требований встречи «в реале». Пока мать не забывает на виду свой ноутбук, так что Сын обнаруживает подлог и обман. Непереносимое предательство толкает его на подоконник, с которого он по всей предыдущей логике развития сюжетаготовсигануть наружу, подобно птичке, выброшенной когда-то матерью в припадке злости на сына.
Однако в тексте пьесы нет определенной точки, драматург прибегает к спасительному затемнению, предоставляя постановщикам возможность не «убивать» героя. Питерский режиссер София Капилевич соглашается на эти поддавки и дарует зрителям примирение матери и сына. Возможно такое решение пришло и не сразу.По словам юногоисполнителя роли сына, он узнал, что «будет жить» уже в разгаре репетиционного процесса, но продолжает играть так, словно с самого начала знает, что дело не кончится добром. И мы, пожалуй, согласимся с ним: такой утешительный исход не мотивирован даже отчаянной искренностью игры Татьяны Петраковой в финальной сцене и уж точно не вытекает из всей предшествующей коллизии, явно не согласуясь с яростью обманутого подростка, которого в зрелом исполнении (похвалим еще раз!) Ивана Серёдкина не заподозришь в шантаже суицидом ради минутной (а ведь минутной!) материнской жалости.
Так что и тревожный колокол, в который бьет спектакль,отчасти глохнет в вате хэппи-энда: не так уж все страшно – OKComputer ©. А тревожную Тень отца сублимируем, вознесем в небеса вместе с олицетворяющим ее пиджаком.
Заслуживает внимания графичная сценография (художник Ксения Бодрова): как в «Догвилле» Ларса фон Триера, на черном полу вычерчена белым планировка квартиры, по которой «живые» герои ходят, строго соблюдая нарисованные пространственные ограничения.Условные перегородки, естественно, не существуют для компьютерных «аватаров», а в финальной сцене исчезают и для матери, символично пробивающейся сквозь стену к готовому прыгнуть из окна сыну. Из мебели – белый стол в комнате у него, белые же шкаф и вешалка – у нее. Стильная черно-белая гамма разбавлена только синими акцентами в костюмах: синяя толстовка у Ворона, синий цвет помады и заколок у Тоффи, синяя клетчатая рубаха у сына и, если не ошибаюсь (не записал),синее платье в одной из сцен у матери.
Сами компьютеры тоже отсутствуют, как и стены.Вместо них «олбанский» интернет-новояз и смайлики наносятся мелом на стены театрального «черного кабинета», и углем на белый шкаф (именно эти надписи на шкафу сын увидит, как свидетельство материнского предательства.
Музыкальная характеристика сына, составленная из депрессивнойгромкой электроники (современный вид пубертатного«жестокого романса»), на мой взгляд, более точна. Танец матери с пиджаком отца под «жестокий блюз» Нины Симон прекрасен сам по себе. Как номер, предвкушаемый с первых тактов, но вряд ли (для меня), как ее внутренняя музыка.
Впрочем, значительная часть недостоверностей берет начало и в тексте пьесы – первой для молодого белорусского автора. История умалчивает оподробностях смерти отца, хотя она и представлена исходным закадровым событием, да и постоянное его незримое присутствие определяет многое в поступках героев. Не слишком точны некоторые психологические особенности героев: с трудом верится, что вполне уже созревший и нарочито сквернословящий подросток до сих пор увлечен сказкой про ПитераПэна, да еще и открыто признается в этом девушке. Это вполне умозрительное допущение нужно автору лишь, чтобы напомнить про мальчика, не желающего взрослеть (хотя наш герой, как и все его сверстники, напротив, хочет казаться старше своих лет). Маловероятно и авторство его стихов, звучащих в спектакле, хотя ответные стихи Тоффи-матери оставлены за бортом – возможно потому, что они еще хуже.На мой взгляд, несколько навязчивпридуманный «птичий» символизм, в угоду которомунеоромантический Ворон оборачивается попугаем, выброшенным матерью из окна.
Андрей Иванов сам так определяет суть своей пьесы: «Патология чувств в контексте современного технического прогресса».
Про патологию подмечено точно, но доведено до тревожных крайностей, граничащих с виртуальным инцестом, и скабрезностей, не особо нужных для развития сюжета, - вроде найденного в материнской спальне «самотыка».Верно и то, что прогресспривел к появлению соцсетей, в которыхкруглосуточнаякоммуникация стала не средством, афетишем, подменив совместное переживание: эмодзи вместо эмоций, смайл вместо улыбки. Но это все многажды и многими повторенные банальности, на которых не стоит задерживаться. Да и в техногенных катастрофах повинны не машины, а люди, ими управляющие.
А вот, насколько «патология чувств» присуща именно современности, - не уверен. Чем лучше отношения Гамлета и Гертруды? Да еще и уже помянутая Тень Отца... Вообще, именно гамлетовские созвучия мне не раз чудились в этой истории. Так что, пожалуй, «все старо», - как говаривал Иван Петрович Войницкий. И все ново, пока существует театр, способный это самое совместное переживание обеспечить, в том числе,обращенимк рискованным болезненным темам. Это подтверждают изрительские отзывы на сайте театра, где, против ожиданий, именно молодые пишут о необходимости быть бережнее к родителям. И это при очевидной вине матери в случившемся!Что ж, значит, независимо от нашего критического бурчания, главная театральная «миссия выполнима».
А.Кокин