"Квартира Коломбины", Т.Филатова
Попытка Театра некоторое время назад вернуть советскую (и постсоветскую) классику на сцену (пьесы Вампилова, Розова, Петрушевской и т.д., их постановки разделяли теперь лет… тридцать-сорок, по меньшей мере) особого результата не принесло, подтвердив, скорее, что «в одну реку не войти дважды» (за небольшим исключением, конечно, исключения всегда есть и будут, основной картины, тем не менее, не создав). А продемонстрировав как раз обратное – насколько изменилась реальность, и классика (а это уже была классика, т.е. имелось некое непреходящее значение), - поставила задачу поиска нового языка, перестав только уповать лишь на «непреходящую ценность» содержания. Настолько эти тексты были, оказывается, действительно заточены на свое время и породившую их реальность, и вербально, и интонационно, и в конкретике в деталях. Длинный шлейф узнавания… Принципиально новый театральный язык (а не «просто» новое прочтение) – стал насущной проблемой. Данная постановка – из их числа. Из числа спектаклей, где уже очевидна дистанция (время прошло ощутимо), и пьесы (в данном случае Петрушевской) выглядят удивительно и неожиданно – прежде всего в визуальном плане. С надеждой на новые открытия в содержании.
Три маленькие пьесы – «Квартира Коломбины», «Любовь» и «Изолированный бокс» - выбраны в единый спектакль, где своя общая логика и стиль, объединенные сквозным развитием, в логике поэтапного «снятия масок», что обнаруживается практически явно. (Правда, кое-где нарушается – в срединной части, но об этом позже.) Обнаружение в марионетке – без человеческого содержание – вдруг Другого Человека и обретение этого содержания... В таком же, как ты, оказывается, беззащитном и защищенном только этим марионеточным существованием. Стремление прорваться сквозь оболочку. И все это - через болевое усилие, через ломку барьеров. Первичное же видение в Другом – лишь функцию, куклу, ненужную тем, что нужность исчерпывается простым использованием. Средство, а не цель. Иарионетка, двигающаяся в бессмысленно заданной ситуации, и все. Пока – никакой другой жизни. Все они – куклы поломанные, издерганные, вздрагивающие от любого прикосновения и - уклоняющиеся, падающие в объятия друг друга тут же друг друга – отталкивающие. Этот мир, между тем, завораживает. Он приковывает внимание своим градусом напряженного существования, не снижающего этот градус ни разу, и загадочен той загадкой, что остается и после окончания самого спектакля. Хотя уже, казалось бы, все маски сняты: перед лицом Смерти (в последней, завершающей пьесе-части) – нет смысла прятаться. Да и не получится. И только одно – ощущения присутствия Другого, такого же незащищенного, – то самое единственное, что спасает (хотя бы на время), перед лицом Вечности, как это говорится. И весь этот путь – проходит через срединную - историю Любви (что тоже очень логично). Хотя, наверное, к этой части (если рассматривать отдельную пьесу как часть всего спектакля) больше всего вопросов.
Выразительная пластичность, резкий, фарсовый рисунок роли, повышенное напряжение – это актерская составляющая. Четыре актера: два актера и две актрисы – в трех пьесах. История в «Квартире Коломбины» - задает комедийно-фарсовый мир, т.к. и сама ситуация – абсолютно в водевильном ключе: условный любовник, пока мужа нет, сцена соблазнения (при некотором сопротивлении этого, мало о чем подозревающего любовника, что его уже выбрали на эту роль), появление мужа (естественно, в тот самый момент), развязка, и тоже, как ни странно, с долей некоторой неожиданности: Пьеро-любовник (арт. Даниил Зинеев) играет роль «Джульетты», его за девочку и принимает вернувшийся муж Арлекин (арт. Василий Мещангин) и увлекается ею. Коломбина (арт. Мария Харламова) оскорблена в лучших чувствах. Хотя опасность разоблачения – снята. К «девушке» муж не станет ревновать. Фабула легкая (конечно, ее можно прочитать иначе), игровая, вообще игровая ситуация абсолютно соприродна тому существованию актеров, который мы видим на сцене. Эта история настолько «буквальна», что часто «играет сама за себя». Почти все переводится во внешний рисунок, плохое звучание текста, проглатывание некоторых реплик – как-то не очень-то ощущается, по крайней мере, не особенно мешает общему действию. (Хотя и не помогает, конечно.) И среди всю эту сумятицу и суету – вдруг проявляется какая-то щемяще-грустная нота: все превращаются – через актеров какого-то «шапито», кочующего спектакля, почти бомжи – вернее, становятся: просто – людьми, абсолютно одинокими, и вся эта сумятица, все эти невероятные по затратности усилия – чтобы не чувствовать себя таким одиноким. Почувствовать Другого рядом. Хотя бы через «долбление его по голове». По-другому тут не умеют. Это экзистенциальное звучание – абсолютно ненамеренно, и даже, может быть, не чувствуется, но оно, на мой взгляд, действительно возникает… Как слабый фон, как легкий намек…
В пьесе «Любовь» второй части (так любимой когда-то для постановок и знающей этих воплощений множество в своей сценической театральной жизни) – тоже три персонажа, но Мама (арт. Мария Харламова) появляется лишь к финалу, собственно она именно такой финал – и предрешает, переворачивая все в этой истории вдруг – с ног на голову, в том смысле, что возникает момент неожиданности развития этой истории (по крайней мере, в пьесе это явно заявлено), все же основное время – это «разборки» между молодоженами после бракосочетания (вернее, «росписи») – Светы (арт. Анна Каратаева) и Толя (арт. Даниил Зинеев). Впереди – первая брачная ночь, которая проходит в постоянной ругани-брани. Заканчивающейся (казалось бы) полным разрывом (если бы не пришла Мама), молодые вдруг объединяются, возможность остаться не просто одной, но – с Мамой, бросает Свету вдогонку жениха (простите, мужа). Все, конечно же, не так просто, но вот именно – как… И тут есть вопросы. Допустим, что самой пьесы мы не знаем (так, возможно, и есть для большинства зрителей в зале), все держится на том, «кто кому что сказал» и «кто кому что ответил», эдакий пин-понг, но не просто так, «от нечего делать», Света тут разбирается, не просто – «любит - не любит», но «почему тогда»… А он – «Я не могу любить», - и это тоже защита. От всего, что уже с ним произошло к этому времени. Им действительно надо разобраться, хотят – не хотят… Вся прежняя реальность, которая кинула их друг к другу, известная и понятная в тех годах, когда пьеса была написана, тут отставлена в сторону и вынесена за скобки, это неважно (и не потому только, что нечто не изменилось, или «такое всегда встречается», далеко ходить не надо, вон, в соседнем дворе, в соседнем доме…), но просто – не здесь «собака зарыта», не о том речь. А о чем? И получается, что только – милые бранятся, так только тешатся. Больше как-то ничего не вычитывается. Это тоже – бывает. Но как-то это все до обидного мало. Потому что тогда – слишком долго, и никакие пируэты, и поистине героические усилия по самоотдачи актеров – не спасают. Непонятно, а хочется быть «внутри» их ситуации, текст реплик, которые и есть те «шарики» пин-понга – вообще не слышны, нечетки, перевод все в план пантомимы – не всегда может вытянуть на себе все смыслы. И получается – каша и сумятица, разбавленная яркими выразительными мизансценами, но провисающими по содержанию. Тем более, что действие прерывается на антракт, вторая часть, логически, должна быть как-то повернута в сторону логики всего спектакля в целом (потом ведь появится третья часть, где будет сбита марионеточность кукольного мира, поднятая до «иных высот»), казалось бы, что-то уже должно появиться здесь, перелом, но этого не происходит. Все на той же ноте. Все в том же ключе. Все переводится во внешний план действия, но развития в этом плане не происходит. И поэтому уход Светы за Толиком – это просто уход за одним, таким же, по сути, как и Мама, она остается такой же куклой – только играть в нее уже будет кто-то другой. Пока совсем, видимо, не сломает. Ну, можно и так, наверное… Только для такого решения, кажется, совсем не надо было самой Петрушевской, подобных пьес и так достаточно.
Третья пьеса – это «ящик смерти», персонажи всего спектакля – находятся в замкнутом пространстве, но то пространство образуют им другое персонажи, а здесь – сама ситуация смерти. Это хоспис, вернее, палата, бокс, где неизлечимо больные люди. И вот как – живут и как – встречают это самое приближение. Как сопротивляется (в случае с А (даже нет полноценного имени, уже неважно) (арт. Мария Харламова)) и – принимается (Б – (арт. Анна Каратаева)). Это предельно страшная ситуация, тут уже не до водевиля, они сломаны, но, как ни странно, сломанные как куклы, вдруг становятся – людьми. Живыми. Это сложный спектакль – в целом, очень напряженный, но в третьей части, пожалуй, особенно. Это серьезная задача для артисток. Зато они раскрываются полнее и цельность их существования, переход от одного к другому – это и есть тот интерес, что держит внимание, что дает нам Театр. За последнее время количество хосписов на сцене – зашкаливает, как никогда, смерть стала чуть ли не одним из главных персонажей. Повышенная эмоциональность и привыкание – как неизбежное. Героиня «Изолированного бокса» выкрикивает, что у нее рак так, как будто признается в самом стыдном, и тут же договаривает, она не стыдится своего рака. Теперь уже даже в наркотической зависимости признаются легче, без особенного стыда. Так изменилось время. Эти фразы, пожалуй, больше всего обнаруживают перемены этого времени. Они как буквальные – мимо. Но сама игра артисток – такая достоверная, что хочется как-то не замечать каких-то несоответствий. Конечно, не в этом дело. Дело тут – в смерти. И только воспоминание о еще живущих, о детях и родственниках – дает какую-то осмысленность оставшемуся существованию - в бесчеловечной по бессмысленности ситуации – скорой и неизбежной смерти. Это сыграно настолько лично, откровенно и убедительно, с таким жестким рисунком, что понимается, это как раз тот современный спектакль, и говорится о том и так, как сейчас должно. И Петрушевская становится – «сейчас», пьеса живет сегодняшней жизнью.
Особо – про декорации и костюмы (художник- засл. раб. Культуры Р.Ф. – Людмила Семячкова), а также работу балетмейстера (Светлана Скосырская). Это полноправные соавторы постановки, делающие спектакль современном по языку, встроенным в сегодняшний Театр. Может быть, центральная – очень выразительная декорация – может работать и ярче, строя весь этот мир, но ее конструкция – держит своей осью весь созданный мир, не давая распасться (до последней части). За все это – отдельное спасибо.
И вообще – хочется пожелать дальнейших успехов. И если ошибок – то как неизбежный момент в пути творческих поисков. Удачи!
Татьяна Филатова
31.01.2015