"Любовь людей", Т.А. Филатова
Рецензия на спектакль «Любовь людей» (Д. Богославский)
Ирбитского Драмтеатра им. А.Н. Островского
(режиссер Леван Допуа)
Жанр спектакля определен как «сцены из реальной жизни»… Странно, но почему-то получается, что и играют – актеры из «этой же самой реальности» - «маленького городка», и время – сегодняшнее, и ситуации – вполне понятны, и, если и не переживаемая лично (упаси бог!), но, по крайней мере, абсолютно узнаваемы, - и при этом, ощущение этой самой «реальности» - как-то не вполне возникает, и чего важного из всего этого – так и не ухватывается. А вроде бы даже и играть - ничего не надо, и в зале – все те же – персонажи, практически, той же разыгрываемой пьесы… Реальность просто так не дается, вопрос достоверности тут – самый главный, и он так и остается. Реальность на сцене требует своего приема, театрального хода. И способа существования.
Один из приемов – центральный, можно обозначить как - «кадриль». В буквальном смысле. Спектакль так и начинается: на сцену выводятся поочередно все персонажи – закручиваясь в танце, выстраиваясь в определенные фигуры, закручивается и сюжет. Развиваясь и доходя до финала. (Правда, хороший ход не выдерживается до конца, на протяжении спектакля, особенно во втором действии, будто выдохшись, - танец как-то весь иссякает, и о нем будто бы забывают, а между тем, по законам той же логики, он бы должен был сорваться наконец со своей оси, раскрутившись, как и вся история – до своего предела. Танец должен был перестать быть танцем. А жизнь – жизнью.) Кадриль сама по себе – достаточно органична – как относящаяся к «народной» традиции, она репрезентативна (и все же, звучит как-то чрезмерно и слишком жирной краской, - врываясь в основное действие, тем более, что возможны и другие песенные вариации, которых на сегодняшний день достаточно для выбора. Но это уже дело, конечно же, вкуса, и режиссер тут полный хозяин.).
История, в общем-то, страшноватая: как жена убивает мужа (неважно пока, почему), а он – приходит (во снах, т.е. в иной, ставшей ему, реальностью), и ничего не решается все равно, и жизни как не было, так и нет, и только в финале - еще одна-две - смерти. В таких историях, имеющих обозначение как «народные» (все-таки тут сразу же оговаривается, как – «Любовь людей», даже вынесено в заглавие) смерть всегда где-то рядом, причем, в данном случае – даже выводится на сцену – в буквальном виде: трупп вытаскивается на всеобщее обозрение, и он еще долго и налично выразительно тут присутствует. И при этом кадриль – как веселый, в общем-то, танец – снимает излишний серьез, уводя все проживание – куда-то вглубь, делая и жизнь и смерть – перемежающимися моментами, трагедийность тогда по-настоящему прозвучит, когда будет подана в нужном (даже противоположном по знаку) обрамлении. С этим, в общем-то все ясно. Правила игры четко заданы. Ну, а что дальше?
Если оставить за скобками возможные вопросы к звуку и свету, какие-то чисто технические неполадки существования актера на сцене, то все равно встают вопросы – уже сущностного свойства. Во-первых, мотивы поведения персонажей: с самого начала появление, напр., Сергея – участкового (арт. Яков Дергачев) – в состоянии то ли – задумчивости, то ли еще какой «самоуглубленности», так и остается не расшифрованной. Он уже, видимо, влюблен – в Люську (ар. Ирина Татарникова), он – новый претендент на ее руку и сердце (мужа Коли – арт. Виталий Старожилов – уже в живых нет, хотя пока об этом вроде бы и не знают (за исключением той же Люськи) причины его исчезновения), его постоянно спрашивают, что же с ним, собственно, происходит, что он ходит, как в воду опущенный, но ответ – как-то так и остается невыясненным. И приходится играть – все именно в буквальном смысле – эту «опущенность» плеч, «повешенную голову». Дальше – появление Люськи. И тоже – все на переднем плане, крик – резкий, вдруг, ничем не подготовленный. Любят ли они друг друга, или просто – внушают себе… Гадать тут приходится буквально «на кофейной гуще», проживать персонажам просто не на чем, ничего «не подложено». Любовь, наверное, вообще играть сложно (как-то не компонуются эти два слова, тем более, - смысла), но в пьесе заявлено. И пьеса вся – о любви. Сначала и до конца. Снизу и доверху. И все персонажи только о ней – треклятой! – и говорят: и обе матери – главных героев, - и многочисленные их друзья… - Какая она – любовь все-таки? Если она – любовь людей, тем более. (Не даром Сергей как-то проговаривает: как, мол, легко каким-то там птичкам: хвост распушил, и все ясно, а как вот тут – подойдешь к ней? С чего начать, чем кончить? (Как будто только служба в армии лишила его возможности потренироваться в свое время, и теперь вот он такой неприкаянный и вовсе неумеха (что-то в это верится слабо, глядя на артиста на сцене. Вряд ли у него с этим проблемы). – Но они могут быть, конечно. Если – любовь - и на самом деле, она всех делает – как бы рождаясь заново, и ничего, оказывается, не знаешь и не умеешь, несмотря, что и в «армии не был»). Короче, чего-то тут с любовью у героев не очень-то получилось.)
А вот с любовью Люськи к Коле – убиенному ею (причем, с такой легкостью – прямо на глазах у зрителя: вот она – доведенная до предела возмущенная женщина!) – разыгрывается со всей страстью. И прямо перед зрителем, самым крупным планом. Тут любовь есть. Действительно. (И закрадывается ужасная мыслишка, а может, русская женщина только и может любить – что покойника? Ужас просто. Но и – может быть, а кто ее знает, любовь-то… Загадка, короче, тайна великая сия есть.) А что, собственно, ее так мучит, Люську-то? Ведь и от выпивохи-мужа-чудовища – избавилась (чуть не сказать – благополучно, но все-таки никто ведь так ничего и не узнал, пропал и пропал, и никто бы не доискался, и искать бы особо не стал, единственно, кто призван и вроде обязан – тот же Сергей – успокоился, ему вообще-то не этого надо, он вроде бы только и озадачен – осталась ли она наконец-то одна, и муж не вернется ли вдруг?), а жизни все нет. Муж потому и приходит по ночам (хотя, может быть, по ночам надо бы чем-то иным заниматься, новый муж рядом под боком, может, тогда бы и прежнему некуда было соваться…). Но тут, наверное, - совесть. Убила, все-таки. (Хотя и объяснение ясное и всем известное – пьянка. Нечеловеческое обращение с ней и с ребенком. Она защищалась и защищала. Сил нет больше.) Но если б все было так просто – и нечего, может, и огород городить. А почему он пьет, собственно? Не зря же она – уже с Сергеем – в подарок – бутылку – и говорит: собирай коллекцию. Пригодится. Т.е. и его ждет - все то же самое. Пусть он тоже готовится. Значит, его что-то ждет. С ней в будущем. Пускай не обольщается. И тогда понятно, что же ее мучит (кроме, собственно, самого убиения, хотя и этого более, чем достаточно, чтобы самой повеситься), но и тут ее часть вины. Недаром (в пьесе же) друг Сергея ему говорит: все зло от женщин. И фраза вроде бы – легкая, даже шутливая. А – не до шуток. Что это за роль такая зловещая – Женщины в жизни Мужчины? Спасение это или наоборот – нечто иное? Женщина как страдающее, а Мужчина? И кричит, кричит, как заклинание Сергей в финале – что никто, никто не виноват! Но – сам же лезет в петлю, до того – покончив со своей любовью. Не виноват – изначально, но становится виноват, затянув петлю – и у себя на шее. Это, конечно же, не не просто социальная драма, но заявка на метафизику Мужчины и Женщины, на нечто Тайное и Заповедное… И от этого – неразгаданное и страшное. И страшно интересное… Вечное как вопрошание. Но все это – так и остается «за кадром», больше – намеком, съезжая на простое проговаривание текста, а не – проживание или выход на Сущностное. Отсюда и ощущение время от времени – некоей ходульности и в проброс рассказанная история.
Чехарда сменяющейся молодежи – все со своими любовями, криками, мучениями, на сцене вообще – много пьют (так подробно, что иногда кажется – исчезни водка, ну, хоть на месяц, и нет возможности ни откуда завести или гнать самому – и все проблемы разом исчезнут, и вдруг все станут счастливы! - но это, конечно же, иллюзия). (Хотя пить - все-таки – хотелось бы, чтоб поменьше.) Ближе к финалу – в массовой сцене, когда маховик уже раскручивается на последних оборотах – и появляется в подгулявшей компании – как одной порукой-виной – все повязанные, - Сергей: вдруг возникает еще одна музыкальная тема: песня, которую под гитару поет Славка Чубасов – Чубас (арт. Тимофей Назаров): про «вот них», про тех, про народ, кто – не попадает на экраны, про которых «не пишут – не поют». (Хотя, по-моему, как раз сейчас про таких вот – и все почти сериалы, и песни, и все прочее. Но – звучит как обличение и откровение, почему-то.) Это было бы еще возможно слышать лет двадцать пять назад, но не сейчас. Но – бог с ним, если такое ощущение…)
Особо, конечно, надо сказать о «старшем поколении»: мамы – мать Люськи – Ольга Борисовна (арт. Оксана Иванова) и мать Сергея – Лидия Федоровна (арт. Элеонора Землянская) – в общем-то никакой трагедии предотвратить не могут (как часто и в жизни бывает), несмотря на всю их любовь и сопереживания. Их роли понятны и вполне внятно сыграны (жаль только, что роль в жизни детей так незначительна – но это по пьесе так).
Как обычно для этого театра – выразительна декорация (художник – Виктор Моор): центральный штырь – вертикаль-дерево – на котором – вся жизнь, устремленная в небо, и - воткнутый в землю - крест. А по кругу – развешанные полотнища простыней: зима-смерть-забвение, заканчивающиеся в финале – удавками – белыми шарфиками – на шеях всех молодых героев. (Все тут одним миром мазаны и повязаны на этой смерти, как будто были уже как-то в одной сцепке и в одной ситуации. Хотя никаких по ходу спектакля оснований для такого суждения – осуждения, в общем-то, нет.) И – удавки… Как символ смерти – белые шарфики, считывается, конечно, и, наверное, даже где-то оправдано… Но как элементы одежды – у этих вот самых ребят… - Это уж перебор, конечно. Поверить в белоснежность… - Это все-таки не детский новогодний утренник…
Тема вечная – Любовь, но тут важно расставить акценты: Любовь это - людей, или - любовь Людей… И что же это тогда за такие люди – Люди? Которые так - любят, не любя. И убивая - любят… Социальной драмы – явно недостаточно (и это радует), а на большее пока чего-то не хватает. (Хочется верить, что это временные трудности.) Все-таки тема вечная, и значит, есть еще время. Просто-таки – умотаться…
Татьяна Филатова
06.12.2013г.